Облокотившись на спинку атласно-черного кожаного стула ровно на двенадцать секунд, ей, определенно, должно было хватить этого времени на то, чтобы привести хаотичную вереницу собственных мыслей хотя бы в отдаленно похожее, жалкое подобие того идеального порядка, что был ей присущ все эти долгие, такие же некогда «идеальные», годы.
Саммерс резко закрыла глаза, невесомо провела рукой по своим длинным темно-каштановым волосам (будто бы не веря в их настоящую длину, объем, да даже в неощутимый для глаза, насыщенный цвет). Снова попыталась уткнуться в любезно дарованный список литературы, вздрогнула от порыва осеннего ветра, смахнула со щеки деталь, мешающую трезво сосуществовать в мнимой гармонии заново навязанных идеалов и вновь. Вернулась к конспектам.
А ведь, кажется, Пэйтон слышала; слышала трение кроссовок Блайта с темно-коричневым линолеумом небольшого дома, что на Ривер-стрит; ощущала; ощущала аромат его одеколона даже до того, как он мимоходом скинул свою обувь в небольшой прихожей, громогласно заявил о собственном появлении и расположился на двуспальной кровати в самом центре/сердце/душе некогда ее спальной комнаты (с появлением Алекса, везде происходила смена режима на исключительно тоталитарный, общинный коммунизм. И после этого вы уверены, что второе имя блондина не Йосиф/Йеська?).
Но главное, нет, главным, главным, черт возьми, чувством, глубоко засевшим внутри темноволосой студентки из Калифорнии, было… медленно подкрадывающееся… возбуждение. Синоним неспокойствия, раздраженности, хаотичности, а вовсе не тех физических удовольствий, что могли бы последовать далее, имей это слово другую эмоционально-психологическую окраску.
Мечтай, милый, – и ведь даже в своих мыслях, Пэйтон умудрилась придать обращению пуд пренебрежительного сочувствия, что, как правило, чаще всего сливалось по своей смысловой нагрузке с легкой степенью грубости, в общепринятом понимании, разумеется, - переживет. Переживал же всегда? А раз так: чем же этот раз мог хоть немного выделиться среди остальных? Именно, что ни чем.
И да, вот опять в своих мыслях она грубее, жеще и принципиальнее, чем есть на самом деле; и вот снова этот ее непроницаемый взгляд, мнимая увлеченность текстами, подлинный смысл которых она перестала понимать сразу же, только уловив силуэт Алекса в дверях; да и вдобавок ко всему полное, практически тотальное игнорирование, вплоть до последних слов, буквально вырванных из реплики. Он всегда заставлял ее улыбаться, а ведь это, фактически и автоматически приводило Саммерс в крайнюю степень раздражительности. Всегда. Ну, практически. Впрочем, она сама решила: «милый переживет». А вот милая?
- Как не отвлекалась на твои? – бровь девушки довольно приподнялась, а на губах заиграла секундная улыбка, тут же насильственно спрятанная в недрах воспоминаний, - впрочем, твои охи в данный момент больше походят на вздохи. Больного коллапсом легких. Прямо перед смертью. Интересно, это хороший знак? – и в этот раз она уже не готова не обернуться, не взглянуть во что он одет (при этом, конечно, мысленно, раскритиковать большинство помпезных аксессуаров, приписать мнимое отсутствие стиля и др.), а также не улыбнуться, пусть и внешне это больше будет походить на недовольную полуусмешку, в крайнем случае, на одобрительный кивок или плевок. В философском смысле, разумеется.
- Да, да, верно, так; давай же, ну давай. – На секунду неистово вздохнула девушка, как вновь вернулась в привычное состояние: - прошепчи мне какую-нибудь пошлую гадость на ушко, спустись ниже к шее, обслюнявь ее, искренне полагая, что мне это нравится, - ведь, в самом деле мне абсолютно плевать на то, что это действительно так, - снова заведи шарманку о том, что, как и где ты хочешь, снова получи отказ на каждый из этих пунктов и… Слушай, у меня к тебе предложение! – с этими словами она медленно поворачивается и смотрит в его голубые, как мо… мокрые, бледно-синие, прошлогодние джинсы, явно вышедшие из коллекции, глаза; бесспорную красоту которых девушка, заметьте, явно не отрицает, но вместе с тем, все равно. Издевается. Иначе ведь нельзя, иначе ведь милый с коллапсом переживет милую без него. А ведь это явно, не самая приятная перспектива для амбициозной двадцатилетней девицы, что находится с правой стороны от стола.
- Давай, может, я сразу все скажу? Чтоб не мучился? – вновь приподнимает бровь шатенка, - пусть тебе и не нужны подтверждения отсутствия измены, но ее не было. Ты самый лучший, у тебя божественные глаза, руки, ноги и волосы вместе с ними/на них. А так же попа. Я люблю твою попу. Все? Или? Ой, точно-точно. А-а-ах, у-у-ух, е-е-е-е. Милый, ты лучше всех, ты а-а-а-а, - выход из транса, - твоей девушке можно заниматься делом дальше? – спрашивает Саммерс, вновь облокачиваясь на стул. Правда, боюсь, в этот раз двенадцати секунд на привидение новоприбывшей вереницы грязных мыслей в хоть какое-то место, явно не хватит. Ну что ж, милая переживет.